Три истории о вечном

Это последнее эссе в уходящем 2020 году должно быть о чём-то важном. Сверхважном. Так о чём же?

У Женьки дома всегда немного пахнет кофе: он пьёт кружек по шесть в день. В единственной комнате хрущёвки две незаправленные кровати: его девушка на работе, он собирается на встречу.

— Вера подсчитала наши ауры, и выяснилось, что мы должны спать раздельно, чтобы чувствовать себя хорошо, — отвечает он на мой немой вопрос и пожимает плечами. — Это действительно работает, мне лучше.
Кажется, ещё недавно он громко бы усмехнулся на трёп про ауру и фэн-шуй. Но теперь он вдумчиво ловит каждое слово человека, в которого влюблён:
— Я знаю, что у неё много проблем, но мне нравится ей помогать справляться с ними, — улыбается он. Теперь у всего есть смысл; есть путь, который проходит через лечение её детских травм, страхов будущего, тревоги о настоящем… Резиновые сапоги хлюпают в заводи, но впереди уже видна тропинка — там, за зарослями осоки, зелёные лезвия которой высятся из воды. Фантом она или реальность?
Всё-таки мы постоянно живём по соседству с трагедией. Ходим по этой трагедии, вдыхаем её полынный запах. Она хрустит в пальцах, как ещё не засыпанный снегом брошенный лист осенний. И пока мы крошим её, она звучит — однажды прошедшей радостью, счастьем, казавшимся вечным.
«¬Всякая любовь хочет быть вечной, в этом и состоит её вечная мука», — вещает Э. М. Ремарк. Но не становится она от этого менее важной и желанной. Только ощущение её сейчас или память о ней, или осознание её будущей возможности — остаётся острым светом маяка, прорезающим самую чёрную ночь.

***

Многоэтажки, многоэтажки, лес. Машина трясётся или у меня руки трясутся — на них лежит завёрнутое в простыню собачье тельце. Ухо, выбившееся из-под ткани, вздрагивает, кажется, ещё чуть-чуть — и [он] просто проснётся, и окажется, что всё это снится, что не бывает такого…

Его звали (и ещё зовут в моей голове тысячи голосов) Цезарь, когда-то он пришёл ко мне в октябрьский дождь, тощий, замызганный, да так и остался. Прочее вырезала память аккуратным ножичком, прямо по контуру. Не время, значит.
Пересматриваю фотографии — то хвост в левом углу кадра, то глаза орехового цвета выглядывают за фигурами тех, кто безоговорочно жив. Так и он — ещё чуть-чуть и будто выскочит из своего (уже ставшего родным) глянцевого мира.
Октябрь, звонок. «Котёнка нашли в подвале, возьмёшь?» — нервничая, быстро спрашивает Антон. — «Только отвечай сейчас, а то нужно его срочно тогда пристраивать куда-то».

— Что за котёнок-то хоть? — говорю. — Цвет какой?
— Трёхцветный, счастливый…

Вот он уже разлёгся на моём диване, выставив белое мягкое пузцо и рыжие лапки. То ли и правда счастливый, то ли я больше не виновата в смерти, случившейся в прошлом году, то ли жизнь, уходя, возрождается, как лес, отряхнувшись от снега, распускает свежие листья весной.

***

Светка всегда опаздывает, потому впопыхах скидывает обувь, куртку, бежит на мою кухню, усаживается и рассказывает:
— Я вот что подумала: творчество важнее любви!
Она начинает трясти чайный пакетик в кружке, чтобы сбросить оставшиеся капли и отправить его в мусорку, потом резко откидывается на спинку стула:
— Да! Вот в творчестве я любовь могу выразить, а в любви творчество — это как? Никак!
И почему-то не нашлась я тогда, что ответить, а ведь дело-то в том, что творчества — того созидательного и истинного начала всего — без любви не бывает. Хорошо и точно написал об этом Михаил Пришвин в своей «Дороге к другу»:
«И вот ночью представилось мне, что очарование мое кончилось, я больше не люблю. Тогда я увидел, что во мне больше ничего нет и вся душа моя как глубокой осенью разоренная земля: скот угнали, поля пустые, где черно, где снежок, и по снежку — следы кошек.
…Что есть любовь? Об этом верно никто не сказал. Но верно можно сказать о любви только одно, что в ней содержится стремление к бессмертию и вечности, а вместе с тем, конечно, как нечто маленькое и само собою непонятное и необходимое, способность существа, охваченного любовью, оставлять после себя более или менее прочные вещи, начиная от маленьких детей и кончая шекспировскими строками».

Долго и с увлечением рассказывала потом Светка о предстоящем литературном семинаре в Химках, о мастерах, на которых держится вся русская литература, о том, что без саморазвития жизнь пресна и никчёмна. Вдруг, со свойственной ей неожиданностью, встала, засунула телефон в карман джинс и уже на ходу бросила:

— Так, сейчас мама с работы придёт, я обещала ей какао с зефирками сделать, побегу!

Я смотрела в окно, как по мягкому снегу торопится она к остановке на встречу с мамой и грызёт жирное красное яблоко. Я подумала, как это вкусно пахнет, должно быть: яблоко, снег, ожидание встречи.
Яблоко, снег, свет.