В дороге

Из автобуса — поле, белый широкий день. Волны лугов, на кончике — солнечные лучи. Пыльный от солнца путь; обгоняющие машины. Фура, везущая вязанку брёвен. Всё настоящее здесь, а иное не существует или существует не в этом мире. Воспоминания теряют вкус и запах, обретают структуру воды. Одно от другого не отличишь. Разве что вспоминаешь, как сейчас, — ощущенье травы и хлеба; Волга, несущая запах рыбы

***

Каждый раз тяжело собираться в дорогу, тупая тоска в голове молоточком тук-тук, тук-тук: что ты будешь делать там, среди незнакомцев и незнакомых дорожек. Плутать в незнакомых улицах, запутываться в переулках.

— Я всё это раньше видела, и не раз, — отвечаю тоске и кладу молоток на тумбочку. — А если чего не видела — так мы разберёмся.

Тоска искривляет лицо и не верит. Я отворачиваюсь и собираю сумку.

Да и в конце концов, где понять себя, как не в дороге, в одиночестве.

Верно мой товарищ Ваня Александровский написал в стихотворении:

{"И будешь ты сама собой,

Пока тебя никто не видит".}

***

Что это: вот мелькают деревушки, домишки, люди. И в голове — люди проносятся, как деревушки. Они живут там уже давно, мы даже не видимся с ними, но проживаем вместе жизни.

Впрочем, это всё одна моя жизнь и их проекции в ней. Мы говорим о важном, неважном, и каждый из них, встретившийся мне однажды, стал частью моей воды.

Остановка на 102-м километре, стою в очереди за булкой. Пацан передо мной покупает гамбургер. Я тоже хочу, но это стоянка, и что здесь за мясо — неясно, страшно.

— А вы здесь уже брали гамбургер? — спрашиваю.

— Не-а, — говорит. — А вы?

— Да вот и я нет. Хочется, но страшно.

— Ну вот и узнаем, — улыбается он.

— А, ладно, — машу я рукой, тешась надеждой, что если я и буду страдать от этой котлеты, то где-то там будет несчастен ещё один — водитель потёртой девятки откуда-нибудь из Дзержинска.

Уже вечером вспомнила: всё хорошо.

Мы с тобой выжили, незнакомец.

***
В поезде женщина с пацаном лет пяти едут до Чебоксар. Конечная далеко, за окном — ночь. Ребёнок таращится в телефон, листает то ли тик-ток, то ли ютуб. Сменяются видео, едва начавшись: как заморозить клубнику, лошара упал с парапета, как быстро убить зомби в такой-то игре.

На зомби младенец останавливается, звучат выстрелы, рёв, исторгающий дух из плоти (будто мой утомлённый дух из моей утомлённой плоти). Улюлюканье матери: малыш, немножко потише. Когда забрали телефон, малыш начал разговаривать. О своих желаниях: хочу на верхнюю полку, хочу на нижнюю. Хочу в туалет, хочу побегать.

И так до утра, цветущего, летнего, громкий мальчик всё время чего-то хотел и был недоволен, пока не утыкался в гипнотическую картинку со стрелялками и рычанием. Он не высказал ни одной мысли, ни одного наблюдения, того детского, до удивления ясного, впечатления. Когда даже вещь счастлива от того, что её видят впервые.

Кажется, если человеку не о чем думать и нечему удивиться, ему только и остаётся что чего-то хотеть. А чем большего хочется, тем большее недовольство. Желанье — сосуд без дна, лей туда благодатную жидкость, но всё исчезает, будто и не было. И оно снова кричит, зовёт истошно хозяина — тело, которое принадлежит ему. Телу больно, оно ничего не может сделать, как ни старается.
Щёлкнула дверь тамбура, проводница прошмыгнула мимо полок.

Женщина просто спала и уже не обращала внимания на то, и на это, и на иное тоже.

За окном рассветало, и проступали листья на ветках, блестящие после дождя. У дождя была своя история. Но она была о другом.