Рыба плывёт по небу

Напишу-ка, думаю, о том о сём, например, как на пляже у Вещерки мужики пиво пьют на берегу среди резвящихся детишек. Как поддатая мать с помятым лицом, в измученном водой платье усаживается на песке рядом со своим младенцем, которому ещё нет года.

Кудри его сверкают в июньском солнце, его детский взгляд рассеивается по волнам. Чёрные, вымокшие волосы женщины вянут на плечах, опутывают шею. Демон, нависающий над ангелом.

Мужики, разложившие неподалёку шатёр, гогочут и матерятся, вливая в себя вспотевшие банки чёрт знает с чем (определённо знает!). Смех, брызги, грохот мотора катера, летящего сквозь реку. Всё так естественно происходит, жарко, пьяно, суетно. (По-летнему? По-русски? Нет, не буду так говорить. По-русски — это не об этом).

Так вот я думала осудить их всех, пристыдить, заорать: «Что же вы делаете с этими детьми, которые смотрят на вас и вырастают с мыслью, что это нормально?»

Но я уехала.

На узкой дороге, петляющей лентой среди горячего поля, усыпанного жёлтыми цветочками, как веснушками, — всё стало неважным.

***

— В общем-то, это всё равно, — пожимает плечами мой друг, которому я всё же посетовала по возвращении в Саров. — Люди так отдыхают.

На портале «Новости Нижнего Новгорода» в статье от 25 июня пишут, что с начала купального сезона на водоёмах утонуло 20 человек, и это в три раза больше, чем в прошлом году. Среди погибших — пятеро детей.

Так что, пока кто-то пьёт, кто-то может утонуть.

— Главное, чтобы это не была ты и твой ребёнок. Тут каждый за себя несёт ответственность, за других — ты не можешь, — он махнул рукой и открыл дверь, ведущую на одну прекрасную саровскую крышу, чудом оказавшуюся открытой.

***

Когда создаёшь мир в тексте, он складывается из мельчайших деталей. Тут хватил картинку, там — образ, вот выходишь на крышу, что там, что там? А там целый город, который ты бы хотел воплотить. И нельзя ничего пропустить.

У поэта Алексея Алёхина в новой книжке «Свидетель оправдания» нашла:

«Стихотворец
похож на рыболова с удочкой
над прудом
отразившим ветхий завет облаков»

«Дом со Шпилем» явственно выступает из сада маленьких сталинок, отсюда похожих на спичечные коробки. В закате краснеют кресты на куполах.

Так много неба вокруг, огромного и живого, что всё, рассыпанное внизу, видится картонным, незначительным, а главное мгновенным. Будто моргнёшь глазом, как бабочка крылом, и всё исчезнет.

И останешься ты один на один с этим невыносимым небом. И это будет как будто честно. По отношению к жизни, к человеческому, к миру.

Вот что Тютчев писал:

«…Природа знать не знает о былом,
Ей чужды наши призрачные годы,
И перед ней мы смутно сознаем
Себя самих — лишь грезою природы.
Поочередно всех своих детей,
Свершающих свой подвиг бесполезный,
Она равно приветствует своей
Всепоглощающей и миротворной бездной».

Здесь нет городского шума — так непривычно тихо, что слышно, как шуршит воздух, перебирая складки платья. Если растянуться на какой-нибудь деревяшке, которую, к примеру, друг притащил из квартиры, можно следить за тем, как движутся облака. Медленно, справа налево.

Одни облака — обычные облака. А другие облака — не обычные вовсе. Вот проплывает круглая рыба с огромным хвостом по небесной воде. Но эту рыбу никогда не поймаешь на удочку.

И опять вспоминаешь из Алёхина:

«Все лучшие стихи необъяснимы.
По ту строку реки редеют дымы».

Строка реки! А у неба, должно быть, целая книга — толстенный том, толще собрания сочинений Льва Толстого.

Ползут над головой, слово ужики, чёрные линии проводов, куда-то за край видимого (из лежачего-то положения!) мира. Лёгкая синичка присела на миг. Оказалось: такая крохотная, как песчинка. Выдох — исчезла.

Какое большое море над нами, но это другая вода.

Та, что останется, даже когда пересохнут реки, исчезнет живое. Широкое окно в космос, в бескрайность, в вечность.

Только было бы кому посмотреть, заглянуть в него.