Радости без QR-кода

Пока Ане повезло «зайцем» пробраться в «Детский мир» за заветной смесью своему аллергическому малышу, кого-то на входе уже выловили охранники: «Предъявите-с, покажите-с». Человек без важной метки на телефоне разворачивается к выходу. У вас есть куар-код, но вы не взяли паспорт? Извините, не принимаем.

«Отверженные», наверное, закажут то, что им нужно, через интернет, но от привычки шопиться и получать от этого удовольствие придётся отказаться. И не только им. Теперь многие заведения (временно) закрылись, так что и привитые остались без доступа к некоторым радостям. Тщательно воспитываемое капитализмом «общество потребления» столкнулось с невозможностью осуществить свою основную цель — потреблять. По крайней мере, потреблять в прежних масштабах и с прежним огоньком.

Стоишь ты теперь лоб ко лбу прижатый к Правде. А Правда в том, что всё у человека можно отнять. Привычный образ жизни, возможности, социальное положение и, конечно же, вещи.

Только человека у человека отнять нельзя. Если он сам его не отдаст, растерявшись, разозлившись, пытаясь урвать хотя бы остатки былого быта. Между тем, новая эта скудность может быть более весомой, чем любая роскошь. И обитатель этой скудности может быть богаче и счастливее любого, имеющего доступ ко всем благам мира. Как Борис Пастернак пишет:

«…Был осязателен без фраз,
Вещественен, телесен, весок
Уклад подвалов без прикрас
И чердаков без занавесок»

Если в комнатах нет занавесок, но в человеке есть человек — всё в порядке. Впрочем, мы теперь не верим в беззанавесочные комнаты. Разве такое бывает?

* * *

— Это же нужно своё мышление перестроить, распорядок дня менять, новые цели какие-то придумывать, — сетует Вика. — Вот привыкла я, что раз в месяц у меня маникюр, раз в две недели мы с девчонками с работы собираемся в кафешке, а в какой-то из выходных я иду в торговый центр, прицениваюсь, присматриваюсь, иногда покупаю что-нибудь полезное. Да, я люблю тратить деньги, люблю новые вещи!

В Ассоциации компаний розничной торговли (АКОТ) пекутся о вашем настроении и покупательской «потенции»: в адрес вице-премьера пришло письмо с предложением обязательной вакцинации. Мол, если все вакцинируются, можно не закрываться, не вводить локдауны, и покупатели будут друг для друга безопасны. Однако сенатор, заслуженный врач РФ Владимир Круглый, отметил, что это противоречит Конституции. Людей нужно не заставлять, а убеждать.

С экрана телика показывают ковидную рекламку: вот вам реанимация, вот вам морг, все вы здесь окажетесь, если не привьётесь. Добрый дядечка в синем халате заботливо кивает и ждёт, что все образумятся. Со смертью не поспоришь. На этом дядечка делает акцент.
Вчера наткнулась на интервью с инфекционистом, который рассказывает, что в Сан-Марино после массовой вакцинации нулевая смертность. Он честно говорит, что вакцинированные болеют, и есть много побочек, но от смерти вакцина спасает. Это важная информация, но я не слышала её раньше. Устрашающего дядечку в рекламке видела, наклейки с призывами видела, а ин-фор-ма-ци-ю не видела. Впрочем, я не искала. Но и на рекламку ведь тоже не напрашивалась…

Ночью, когда город засыпает, борьба продолжается. Внутри каждого. Или снаружи — каждого с каждым. В доме налево жёлтые окна, в доме направо — жёлтые окна. Свет пытается перекричать свет. Свету больно.

* * *

Когда-то у нас была большая семья. Пока родители суетились на кухне, мы с дедушкой и дядей раскладывали лото. Мешочек с бочонками был уже затасканный, потрёпанный, карточки с цифрами жёлтые и шершавые. «Двадцать пять», — доставал довольный дядя новый бочонок и ставил его на свою клеточку. «Э-э-э-й, так нечестно!» — возмущалась я тому, что дяде опять везёт.

Дедушка больше любил домино, так что, когда дядя в очередной раз выигрывал, мы быстро сбрасывали бочонки и карточки в мешок и тащили доминошные костяшки. Мы могли проводить так часы, только мамин зов отрывал от нас от конкуренции за первенство: «Ужи-и-и-ин!»

Или вот — мы втроём, я, бабушка Галя, дедушка Вова, сидим на диване, прижавшись друг к другу. У дедушки в руках томик Чехова. Он с выражением читает зарисовки из провинциальной жизни и смеётся над глуповатыми чиновниками. Чехов не оставлял на них живого места.

Абрикосовый свет настольной лампы падает на яблочные косточки и школьную тетрадку. Теперь, когда я читаю книги, я — там. На расстоянии двадцати лет отсюда, в широкой сталинке с витиеватым ковром на стене. Кажется, счастливее этого я не была. И теперь это только моё. То, что никто никогда не сможет отнять.