Музыка, которая никогда не кончится

В воскресенье, 16 января, тишина была, наконец, нарушена. В библиотеке Маяковского прошёл музыкальный вечер, концерт преподавателей детских музыкальных школ города, а в «Студии 37» тем же вечером состоялся квартирник, на котором звучали песни, стихи и отрывки из прозаических произведений

Но началось оно в зале искусств Маяковки: все места заняты, хор на сцене, мужики за спиной шушукаются. На них шикают, чтобы музыку не спугнуть. Вот села девушка за рояль, а другая прижалась к виолончели, объявили Антонина Дворжака, чешского композитора-романтика. Забегали клавиши тревожно, а потом чуть затихли, чтобы свободно плакать могла виолончель под смычком. И пока она надрывалась, так сердце гнулось, как ветка январская под тяжестью снега. А за окном трактор скрипит, и его всепоглощающий ковш громыхает. Скоро вычистит всё, как будто и не было. Музыка, музыка, не уходи!

Будто тысяча лет прошло, как ты ищешь бога. А бога всё нет, и мир раздроблен, словно зеркало раскололи на миллион кусочков. И лежат эти осколочки: в одном — облако отразилось, в другом — лицо проходящего мимо. Но не собрать, не собрать воедино.

И когда она зазвучала, с ней бог зазвучал, и пространство, и время стало целым и круглым, как шар. Ты, человек, посередине стоишь, и куда ни протянешь руку — всюду дотянешься. Вот тебе чёрное море с кричащими чайками и красное солнце заката; вот тебе прошлое, где ты с дедушкой шёл по лесу, и зима под ногами скрипела; вот тебе будущее — ещё не имеет образа, тела, воспоминаний, но ты его чувствуешь и узнаёшь. И хочется только, чтобы этот момент длился, чтобы всю жизнь так: всё понимать и слушать великие звуки.

Наверное, именно об этом Тютчев писал:

{"Как океан объемлет шар земной,

Земная жизнь кругом объята снами;

Настанет ночь — и звучными волнами

Стихия бьет о берег свой.

То глас ее; он нудит нас и просит…

Уж в пристани волшебный ожил челн;

Прилив растет и быстро нас уносит

В неизмеримость темных волн.

Небесный свод, горящий славой звездной,

Таинственно глядит из глубины, —

И мы плывем, пылающею бездной

Со всех сторон окружены".}

И так страшно, что оно кончится. Но выходишь из зала, и уносишь с собой — музыку, музыку. И пока она звучит внутри, оно никогда не кончится.

Что «оно», о чём это я?

О чуде, конечно. В котором и жизнь, и музыка, и так много бога.

***
Нет ничего такого, что заставит нас прожить жизнь другого человека. Почувствовать его чувства, подумать его мысли. Потому что каждый из нас — неповторимый набор клеток, воспоминаний и душевных устремлений. Так и Виктор Астафьев своё письмо к детской писательнице Вере Смирновой начинает строчками:

«Сперва договоримся о том, что каждый человек неповторим на земле, а я убежден, что и каждая травинка, цветок, дерево, пусть они и одного цвета, одной породы — так же неповторимы, как и все живое и живущее вокруг нас».

Но есть то, что сближает нас, заставляет хоть тенью проскользнуть по жизни другого. Искусство. И особенное сближение — когда оно воспроизводится перед публикой, когда мы все вместе одну эту чужую жизнь живём, общую отныне. А жизнь-то эта непростая, она нам вся наизнанку выворачивается, и то в ней возникает, что мы и в своей собственной жизни видели, да проходили мимо. Болело оно в нас, но по привычке не обращали внимания.

И вот я уже в «Студии 37», Владимира Петрик читает «Монолог мыши», мечтающей о сыре. Мышка знает о ловушке, её мама и папа, дедушка и бабушка, братья и сёстры погибли в ней. Она может есть крошки и выжить, но — сыр, сыр не оставляет её мыслей. А что, если ловушка минует её? «Нам не дано выбирать своих желаний». И пока актриса читает мышиные переживания, мы все живём и боимся этой бездны, которая захлопнется тот же час, когда ты хоть кончиком пальца коснёшься заветного. Но без сыра нет жизни, совершенно нет.

Так и стоишь: с одной стороны пустота, с другой — бездна. И для мыши нет ничего хуже пустоты — она делает свой выбор. Как и мы, когда не можем удержаться, когда решаем «пан или пропал», когда на карте вся жизнь, но и её не жалко ради желаемого так горячо. А после нас хоть потоп…

Мы весь этот сыр прожили, и я, наверное, плакала, сама не замечая того. И это тоже была чудесная музыка, которая никогда не кончится, пока я живу её, и живу на земле.

И останется с ней то, что Константин Бальмонт описал, когда {"Был музыкою лес и каждый ров. Цвели цветы, огромные, как луны".}