Там, где всё исчезает
Записки из Крыма
Что ты смотришь на меня, белый лист, и пугаешь своими чудищами? Так и море смотрело, пока на него выходили окна пансионата в Гурзуфе, куда меня заселили. И повсюду, куда ни поедешь, говорит на своём. Перекатывает волны с бока на бок, обволакивает камни.
Я не знала, о чём оно, это море. И о чём эти узкие витиеватые улочки, на которые кто-то рассыпал цветные домики, будто игрушечные. Новое место всегда кажется бутафорским.
Тарахтят мимо мужики на мопедах, объезжают расположившихся тут и там кошек. А кошек здесь много, они пузатые, и шёрстка у них блестит от солнца. Кажется, в месте, где так любят животных, не бывает плохих людей.
Кошки бегают по паркам, садам и дворцам. Ныряют мимо очередей в кассу с надписью: «Вход 500 рублей». Ясное дело, им бесплатно.
Выходящие из дверей девочки угощают их кусочками булки. Женщина достаёт из сумки упаковку сухого корма, я удивляюсь:
— Ничего себе вы подготовлены!
— У меня всегда с собой, — смеётся она.
Вот в замок «Ласточкино гнездо» забежала трёхцветная, охранник поднялся с места, прошёл мимо неё прямо к нам — проверить пропуск. Кошка прошагала по комнаткам, поглазела на экспозицию и преспокойно вышла под умильное улюлюканье туристов.
***
Стоим-смотрим на море.
— Какое море!
— Красивое море!
Вид, как с открытки.
В том-то и дело, что кроме называния самого факта его красоты ничего в арсенале нет. Нет истории, своей, личной, с этим морем связанной.
— Мне надоело море, — вдруг говорю я Полине и Ксюше. — Здесь море, там море. Мы смотрим на него с разных ракурсов, но оно одно и то же. Я его уже видела. Скучно!
Ночью открываешь длинную стеклянную дверь и выходишь на балкон. Шумит. В темноте не видно. Пытаешься разглядеть хоть что-то, но впереди одна только чёрная бездна, в которой слились и море, и небо; которую не постичь.
Только слышишь: накатывает-отходит. Накатывает-отходит. И никогда не перестаёт.
***
Рано утром затрезвонил телефон.
«Я не знаю, как пережить это», — прочитала я сообщение от Полины на экране мобильника. «Что случилось?» — спрашиваю.
…Всё так же под окнами цветёт жасмин, невдалеке белеет миндалевая рощица. Только небо набухло грозой, стало тяжёлым и опустилось. У поварихи в столовой заплаканное лицо. На фоне молчания громко звенят тарелки и ложки, плюхается вода из носика чайника в кружку. И нет слова, способного разрушить тишину.
***
Дорога к обрыву шла через стройку. Мужики в синих робах махали рукой в сторону пляжа, но на пляж не хотелось. Мы подошли к краю скалы, на которой вольно расположились ветвистые цветущие деревца.
— Это тоже миндаль? — киваю на них.
Девочки подтвердили. Они обе всё утро висели на телефонах. С той стороны, не прекращая, спрашивали, слышно ли у нас самолёты, взрывы, крики. Говорят ли про эвакуацию. Нет, не слышно. Я села в траву и вытянула ноги, потеряв интерес к разговорам. С высоты море было всё тем же. Блестело, как сталь.
«Прощай, свободная стихия!», — вспомнился Пушкин. Сейчас лучше о Пушкине.
{"…В последний раз передо мной
Ты катишь волны голубые
И блещешь гордою красой.
Как друга ропот заунывный,
Как зов его в прощальный час,
Твой грустный шум, твой шум призывный
Услышал я в последний раз".}
Так вот о чём оно было всё это время. Море. Оно было вечностью, жизнью и смертью. Оно разлилось до самого горизонта, и куда ни кинешь взгляд — везде оно. Будто крохотная лодочка, внизу на нём колыхалась чайка. Мгновение — улетела.
Это она — безбрежность, в которой тонет всякая суетность, мимолётность, поглощается без следа. И ветер, пропитанный солью, принёс запах водорослей и рыбы, запутался в волосах. И тогда всё исчезло и появилось снова, но частью моря, его золотистой рябью.
Море.
Если бы только запомнить тебя потом, среди снега и мира, в хрупкой глуши, куда не долетает твой набегающий зов. Провезти тебя поездом. Маленьким камушком в кошельке.
Ссергей