Где раздают чудо?

Худенький победный салют выглядывал из-за башни Кремля. «Надо было до Васильевского спуска дойти, оттуда всё видно», — сетует Настя. С другой стороны тоже видно кусок лопающихся шариков, они горят ярче. Она кивает: «А это с Лужников, мы сначала туда собирались. Там всегда салют что надо»

Москва на майские опустела. Мы ехали туда, а все — оттуда. Проплыли по улицам, ни музыки, ни флажков, ни торжественных майских растяжек. Пасмурно. Чувствуется, что время тревожное.

— Все боялись этого дня, мало ли что случится, — тревожно говорит Женя, пока мы с ней пьём чай в уютном кафе.

— А что может случиться здесь? — недоумеваю я.

— Не знаю. Но страшновато.

Нет больше ни толпы, ни времени. Идёшь себе между прохожих в широких улицах, пялишься по сторонам. На ВДНХ поют Цоя. «Группа крови на рукаве, мой порядковый номер на рукаве…». Девушка в косухе и джинсовой юбке крутит бёдрами на высоченных каблуках возле музыкантов и поднимает руку со свистом после каждой песни. Поодаль молодёжь тоже пританцовывает. Хорошо. Остановка.

На Арбате тоже поют. Animal Jazz и Пятницу. Это время — наше, и то, и это. Те же песни играют, знакомые голоса. Деньги в шляпу.
Как у Ивана Ахметьева:

«больше всего увидишь

если замрешь на одном месте

на зиму

лето

ночь

день

как старый чемодан на балконе".

Так и понимаешь, что ты на своём месте, там, где всё — твоё. Каждый звук и каждая буква создана из тебя, или ты из них состоишь от пяток до макушки. И никакой дождь не изменит этого.

Так и в Сарове стояла у местной кофейни 2 мая, играли «Побочные эффекты», саксофон, джаз, поп, рок, всё твоё, ничего не меняется. И музыка вроде другая, и тексты эти не слышал раньше, но нет, ты был здесь, в этой толпе, которая везде тебя примет, обоймёт, как музыка, без которой нет жизни.

— Откуда взялись все эти люди? Почему их так много? — оглядывал Ванька площадь за Домом Культуры. Байкеры, школьники, младенцы. Прохожие останавливались потанцевать. Дайте стать вашей частью и вашей жизнью.

Вот и на Красной площади теперь людно, но не тесно. Воздух сырой и ветер разносит важность момента. Горечь почти неслучившегося салюта. Слабое его шуршание вдали. Мы, будто отверженные, столпились тут в отчаянной надежде на чудо, но ошиблись адресом. Чудо раздают в другом месте. Там. Тут. Но не здесь.

Но мы смиренно довольствуемся тем, что есть. Пока кучка мужиков, забравшихся на высокий бордюр не заскандировала хором: «Рос-си-я, Рос-си-я». И тогда подхватили другие эту Россию и понесли её вокруг нас, закружили на все лады: женские, детские и мужские хриплые с алкогольным душком. И так долго голосила эта Россия, что исчез дождь, и граница между ней и башней Кремля, за которой постукивал салют. Всё стало большим и кремлёвски-красным, а потом запело:

«Катюша от счастья слёзы льёт,/ как гусли, душа её поёт»…

Кажется, у всего должна быть своя песня, свой особенный звук. Звук, который делает всё настоящим. И чем дольше ты слышишь его, тем особенней он звучит, тем сильнее ты проникаешь в него, живёшь в нём, дышишь. И сам звучишь.