Фамильный хлам

Время своё не поднять, не положить в карман. Полки набиты пылью: зонты, перчатки. Тут же платья, которые пару раз надевала. Вера увезла бабушку к себе, а в оставленной квартире — шкафы, антресоли, запечатанная бритва «Харьков, Эхо». Всё, что смогла сберечь от послевоенного времени, дефицита, перестройки

Побледневший кусок стены после того, как сняли ковёр — будто загорелая рука, с которой содрали пластырь. Или как те части тела, что на пляже прикрыты купальником, — белые, зимние. Ковёр теперь возлежит посередине комнаты среди своих витиеватых собратьев. Стена обнажена и будто стесняется. Рядом бутафорские лампы и вазы, мусорные мешки, набитые вещами. Но вещи молчат, что им до нас. Думала: вот тащила она к себе всё, что попадалось под руку: любопытное, с пампушками. Пусть сломанное — починим. Запихивала в шкаф, и так оно дальше и пролежало лет 40. А вот и коллекция пинцетов. Старые дверные ручки. Мешок с пуговицами (вдруг оторвётся, а достать негде). Серая пухлая шуба хрустит, когда её сворачивают в тюк. Если в доме много вещей, значит, это благополучие.

\Без вещей страшно. Это всё, что можно подумать. А люди — люди тоже молчат. Разве что скажут: «Ну, надо было так». Потому не идут мысли дальше, прокручиваются, как будто пластинка заела. И не находится того, что заставило бы нас принять их, эти несчастные вещи, которые сходят с ума, пока мы запихиваем их в остроконечные пакеты. Они были так нужны, но ими так и не воспользовались. Какие-то из них заржавели, какие-то истончились так, что когда трогаешь их — они трещат, будто ещё чуть-чуть и рассыплются в труху. — Может, привезём что-нибудь Инне Ивановне, ей что-нибудь нужно из этого? — спрашиваю я у Веры. Вера брезгливо морщится. Всё, что нужно бабушке, она уже купила. А это, по всем признакам, хлам.

***

День засыпает, засыпает дороги сном. Лепестки черёмухи горят под фонарным светом: белое на чёрном. На лоджии ещё несколько матрасов, свёрнутых в рулон, тряпки, банки. Отчего-то в этой квартире не оказалось книг. Книги бы мы пристроили, книги — тайные друзья, неустаревающие новости. Когда бумага истончается и листочек отрывается от своей драгоценной ветки, мы прикладываем скотч и заботливо проглаживаем швы. Не боли, не боли. Ни у кошки, ни у собаки, ни у тебя. Инна Ивановна работала на заводе, крутила гайки, обтачивала детали, там лишилась пальца, посадила себе зрение. Дома иногда вязала и подшивала что-то под вязкий бубнёж телевизора и мужнину возню с жестянками: он тоже всё таскал в дом и отчаянно ремонтировал. Говорят, было не до книг. Фотографий тоже не оказалось. Вера уже перевезла семейный альбом к себе и сняла пару портретов в рамах, уложила в машину. Под диваном газеты, стопки за последние несколько лет. Никому не нужные, почти тотчас переставшие быть актуальными знания о мире. «Раздам котят», «авария на перекрестке», «установили новый светофор». В почтовом ящике были и свежие газеты. Уже завтра всё это снова будет не важным, как будто мир обнулится, начнётся новый отсчёт. Факты, как вещи, уже не имеют ни смысла, ни веса. Над ними клубится пыль, пока Вера вымывает комнату. Очищенная квартира сочится, как апельсин. Что ещё? Ещё сдирать обои, снимать полы. Вызвать грузчиков, чтоб вытащили на помойку диван, скрипящий расшатанными пружинами. Так много всего, что сразу не вынести. О чем это было? Неужели только декорации для жизни уходящего со сцены человека. На столике крошки от печенья, круглые следы от кружек. Оставляем их, всё равно и это вынесут после нас. И наполнят новым, своим. Свет, дверь, ключ. Ночь.