Чужая музыка

Если, допустим, ты — человек с рюкзаком, и нет ничего, что можно было бы у тебя отнять. Дальше — идёшь по неизведанным плоскостям, а у тебя спрашивают: где ты. Ты вне времени и пространства, камыш в воде, качаешься на ветру, кувшинкой подрагиваешь от волны.

— Я вне времени и пространства, Пашка, — так и сказала я своему другу-поэту, позвонившему во время моей прогулки. Он всё понял, он и сам хотел бы кувшинкой и камышом. Но ему ещё неделя в армии, он считает дни, солдатские сапоги, вахты, приказы старшего по званию. Впрочем, об этом он меньше всего говорит.

— О поэзии давай, о поэзии! — торжествует в телефон мой друг, пока я подпинываю вперед маленький камушек, попавшийся мне на пути. И думаю вслух стихи Ирины Ермаковой:

«нет ничего у меня с собой, руки мои пусты, разве что полая камышоваядудочка, так, на всякий случай…»

Некого больше винить. Раньше никогда ничего не происходило. Только дудочка иногда играла. Пока приближался мост, и река под ним была так свежа в удушающий день. По бордюру на цыпочках прошагать, как в детстве, напевая песенку. Всё то же, лишь песни теперь другие:

«…и раздраженный терзая слух, слушаешь не дышамутного времени чистый звук, редкий, случайно пробившийся вдругв дудке из камыша»

У Ермаковой это стихотворение вообще без знаков препинания, потому, наверное, что это сплошная музыка. Музыка о музыке.

Редкое мгновение совпадения.

А потом — так и идёшь, и идёшь, в надежде снова совпасть.

***
В бассейн меня не пустили: детские лагеря. Я бодро прошагала мимо администратора к гардеробу, с сумкой, набитой купальными принадлежностями.

— Куда вы? — окликнула она меня.
— Плавать! — радостно заявила я.

Я долго откладывала это плавание: в бассейне мокро и холодно. Но когда напала жара, он предстал спасением.

Меня развернули к выходу, до 18 июля почти всегда плавают дети, а потом отключают горячую воду, а потом звоните. Как близко было до заветной воды, заповедного запаха хлорки, чистоты, прохлады! Под пеклом плелась я обратно к машине, припаркованной у въезда на стадион. Брелок печально пискнул и выключился. «Надо было давно поменять батарейку, — стала ругать себя. — Теперь не уеду отсюда, замечательно».

Быстрые люди в коротких шортах бегали по стадиону, минуты кружились, жужжали над головой. Полуденная пыль плыла, как сон. Два мужика поблизости бурно жестикулировали.

Вытащив из брелка дохлую батарейку, подняв её в пальцах, я приближалась к ним, вопрошая, нет ли такой же, но только живой — на секунду, только машину открыть.

— Я сегодня пешеход, — развел руками один. — У тебя вроде такая в брелке? Чего не даёшь-то? — кивнул он товарищу.

Товарищ, немного морщась и вздыхая, залез в карман штанов и, выковыривая сверкающую в лучах солнца батарейку, проворчал:

— Как говорил мой старый профессор Ковалёв, женщина и техника несовместимы.

— Ага, — глупо улыбнулась я, принимая дар.

Брелок сработал, машина открылась, свобода открылась, как путь, в котором можно следовать от конца к началу.

Проплывают улицы, лица, песни из открытых окон автомобилей, несущихся мимо, смешиваются, путаются. Но общей никак не выходит. А вот если отъехать подальше, встать у плотины, смотреть на речку, всё перестанет мешаться, наматываться друг на друга, как волосяной шарик.

Одна правда, вторая правда, третья правда. Жизни скользят одна по другой, а потом отталкиваются, как луч от тонированного стекла.
Не перекричишь, не переиграешь чужую песню.

Но где-нибудь всегда найдётся местечко, где можно услышать свою. И снова стать камышом, кувшинной, звуком перекатывающейся воды под случайной лодочкой.